В 1905 году я перешел в 4 класс и мне было 15 лет, но по росту и телосложению мне можно было дать 17-18 лет (как на фото).

Помню, о расстреле рабочих 9 января, шедших с иконами и хоругвями под предводительством попа Гапона, оказавшегося провокатором, мы узнали из газеты «Русское слово», которую отец выписывал пополам с Маккавеевым, а подробности – из революционных газет «Искра» и брошюры «9 января».

Революционный кружок РСДРП выпустил прокламацию, напечатанную на гектографе, клише для нее сварил Лукьян, так как ему можно было покупать желатин и глицерин, а столярный клей лучшего качества достали через кружковца Федю Захарова, который был мне задушевный товарищ. Химические чернила на спирте и соляную кислоту для смывания дал Лукьян. Помню, как старший брат Андрей сидел вечером и приглаживал небольшие листочки бумаги, четвертушки, в каком-то противне. Я поинтересовался, и спросил его, что это такое, и он мне показал, сказав: «Не говори папе, а мама-то знает». Я, конечно, побожился.

На другой день он взял охотничье ружье и пошел якобы на охоту, взяв с собой охотничьи лыжи. Как я потом узнал от него, ходил он в деревню Урдово, где были рабочие, высланные на родину из Сормова. В этой деревне был маленький механический завод Курчатова.

Рабочие так же пошли якобы на охоту, где брат и передал им листовки. Так распространялись листовки в зимнее время.

А еще были такие способы. На перекрестке дороги ставились открытые часовенки на столбах, в которые за икону клали пачки листовок, и проезжавшие деревенские кружковцы забирали их. Иногда в часовенке было две – три иконы, тогда можно было положить туда большое количество листовок. А во время базаров клали на постоялых дворах в сани, в сено и кормушки лошадей, так как у хозяев двух постоялых дворов сыновья были гимназисты и они охотно это делали, получая листовки через третьих лиц, или клали сквозь щели забора.

Летом, как мы ее называли, «литература» присылалась на пассажирских пароходах из Нижнего Новгорода. Это делалось так. К известному времени на лодке около пристани, как бы собираясь покататься на волнах подходящего парохода, на котором был «транспортер-экспедитор», выезжали кружковцы. Покатавшись, подъезжали под обнос парохода со стержневой стороны, и в лючок, прорезанный в полу каюты для сметания мусора, на веревочке спускалась пачка за пачкой книжки и листовки. Их клали в лодку, прикрывали одеждой, а на нее сверху – подпуск, жерлинные рогатки, сачки, удилища, и становилось не заметно. Выехав из-под обноса, уезжали на другую сторону Оки, якобы ловить рыбу.

Полиция первое время не догадывалась, как это летом в Елатьму попадают листовки, ведь иногородние гимназисты разъехались на каникулы, а листовки проникают. Стали ставить на пристани полицейского и следить за всяким новым лицом, не елатомцем, куда он пойдет. Иногда получались курьезы. Какой-нибудь коммивояжер с чемоданом образцов товаров сходил в Елатьме, чтобы распространить среди елатомских купцов предлагаемый товар, а потом уехать на лошади в город Касимов, до которого по грунтовой дороге было 18 километров и езды на лошади два – два с половиной часа, а водой – десять часов, так как между Елатьмой и Касимовым излучина русла реки длиной 120 километров, да еще два затруднительных переката – Монцевский и Каменка, где пароходы часто садились на мель, а то и проламывались. И вот такого то коммивояжера, который размещался на постоялом дворе или в номерах, задерживали для осмотра содержимого чемодана, и получался конфуз.

А листовки все проникали и проникали. Полиция теряла голову от бесполезности выслеживания, своей беспомощности и бросала это дело.

В зимнее время, когда доставка «литературы» была труднее, ее привозили гимназисты, возвращавшиеся с рождественских каникул, или иногда по просьбе сыновей родители, не зная о том, что в дорожной корзинке, привозили для передачи какому-нибудь земляку. При получении «литературы» ее первое время прятали в снег в небольших резиновых мешках в больших сугробах недалеко от дома, стараясь это сделать в метель, чтобы замело взрыхленный снег. Тогда тротуары очищались чисто и широко, поэтому сугробы были высокие. Иногда мешки увозили на лыжах в лес недалеко от города и там зарывали в овраг и закатывали это место лыжней. Часто прятали в снег в овраг у общежития гимназистов, где часто катались кружковцы. При настойчивых обысках листовки отвозили за реку в лес Заповедь к знакомому старику сторожу, который сочувствовал гимназистам, прятал с охотой и был надежным хранителем.

Иногда квартальный надзиратель Оранский, «из молодых да ранний», по прозвищу «очки», так как ходил в очках, тоже страстный охотник, не раз подлаживался к леснику, расспрашивал на привале у него в избушке:

– Зачем это к тебе гимназисты ездят на лыжах?

– А зачем ты ездишь? – отвечал лесник, – Ходят вот с ружьями, зверей пугают, ведь им дома-то нельзя ружье иметь, вот у меня берут и стреляют, ведь у меня их четыре. Мне ведь, леснику, можно иметь в запасе, а вдруг одно вышло из строя, из чего стрелять? А я – из другого. Ведь нельзя без запаса, я без ружья не могу быть!

«Так вот и разведу ему турусы на колесах, – хвастает старик, – а он и отстанет. Разве я дурак? Так ему и ляпну: «На, Павел Дмитриевич!».

Два ружья были куплены для отвода глаз и хранились у деда. У него иногда ночевали «калики перехожие», пробиравшиеся к железнодорожной станции и заметавшие следы от шпиков иногородние товарищи, которым нельзя было ночевать в городе.

*     *     *

 

Осенью старший брат должен был призываться в солдаты, но его не приняли, как политически неблагонадежного, и под видом непригодности он остался.

Под давлением всеобщей забастовки царь издал манифест 17 октября 1905 года, в котором обещалась свобода слова, печати, религии, собраний, союзов, неприкосновенность личности и был обещан созыв законодательной Думы. В больших городах происходили демонстрации, и полиция их не трогала.

21 октября 1905 года в воскресенье из елатомской тюрьмы были выпущены по амнистии железнодорожники, сидевшие за забастовки в мае на станции Сасово после расстрела 9 января рабочей демонстрации в Петербурге. Их пришла встречать группа гимназистов, собравшихся в Соборном саду на митинге, где выступил мой старший брат Андрей. Демонстранты с красным знаменем прошли от тюрьмы по центру города с пением «Марсельезы» и «Варшавянки».

Помню, в ночь перед демонстрацией кружковцы на трех гектографах напечатали у нас революционные песни «Марсельезу», «Варшавянку», «Дубинушку», «Смело, товарищи, в ногу», и на демонстрации их раздавали. И тут же раздавалась напечатанная прокламация с разъяснением, что манифест – не царская милость, а он добыт борьбой рабочих и крестьян, и что они будут обмануты, так как царское правительство так легко не сдается, имея в своем распоряжении войска, в которых хотя и служат дети крестьян и рабочих, но до них еще не дошло сознание того, что они должны быть на стороне народа, как это продемонстрировали матросы Черноморского флота на броненосце «Потемкин», и что остальные матросы-черноморцы отказались стрелять в «Потемкин», когда приказали расстрелять его из пушек, и что надо готовиться к вооруженному восстанию и силой захватить землю и хлеб у помещиков в амбарах, выбирать депутатов на крестьянский съезд, а теперь по деревням создавать Советы.

Проходя через бульвар, демонстранты задержались в середине его у беседки, и тут брат сказал речь. Говорил, что манифест – не царская милость, а он вырван у правительства, и что он обманный, и сообщил, что во многих городах полиция уже расстреливает демонстрантов и создаются полицейско-бандитские организации, как «Союз русского народа», «Союз Михаила Архангела», «Черная сотня», и что в Твери сожгли училище, в котором было собрание рабочих. Вот тебе и свобода собраний. Арестовываются передовые революционные рабочие. Это же говорил и один рабочий, приехавший из Твери елатомец, и он был очевидцем, как сожгли дом с собравшимися там рабочими.

Спели «Дубинушку». Запевал Ванька Панков, ученик седьмого класса, первый тенор в гимназическом хоре, а остальные подхватывали припев. Потом пошли с бульвара по большой улице, предполагая дойти до гимназии, куда хотели зайти для собрания и составления петиции гимназистов в адрес министра народного просвещения, как это делали гимназисты в других городах.

Вдруг из-за ворот постоялого двора Пахомова, где теперь Горсобес, в спину демонстрантам были пущены конные стражники, урядники и пешие полицейские, которые были спрятаны там в засаде.

Лошади конников, не привыкшие наезжать на людей, заартачились, и пешие полицейские с шашками наголо бросились на демонстрантов. Предводительствовал ими полицейский надзиратель Оранский. Но они сами попали под ноги конников, так как шинели у них были серые, как и у гимназистов, а демонстранты сбежали с дороги на тротуары. Вот конники сгоряча своих же и побили ногайками.

Помощник исправника Мовило бросился вырывать знамя, но его затащили во двор, где теперь клуб инвалидов, заперев ворота, и, переломив пополам древко, знамя у него вырвали, а переодетые в штатское гимназисты-кружковцы, шедшие около знамени, отобрали у него револьвер и набили его в лицо, наставив синяков.

С улицы кричал Оранский: «Руби ворота! (Это шашками-то?!) Начальство в опасности!». Но что они могли сделать? Конники, подъехавшие к забору, боялись перекинуться через него, так как среди полиции прошел слух, будто бы у демонстрантов были бомбы, которых они очень боялись. Помощник исправника был связан, а сами гимназисты ушли через соседние сады на другую улицу.

«Кадеты» – доктор Дмитрий Николаевич Кудрявцев, бывший следователь Хитров, бывший присяжный поверенный Иванов, бывший секретарь Городской управы Попов Азарий Прокофьевич, член окружного суда Побединский Г.И. потребовали от прокурора Гостева, который тоже был в числе демонстрантов, составить протокол на исправника Лазова.

Помню и хорошо представляю себе, как все демонстранты повалили в гимназию составлять протокол на исправника, как нарушителя царского манифеста, и собрались в гимнастическом зале. Прокурор Гостев добросовестно сел за стол «играть комедию» – за составление протокола. А либералы, жестикулируя, доказывали «преступление» Лазова.

В это время мы, гимназисты, собравшись в шинельной, постановили: завтра забастовать в знак протеста, собраться в гимнастическом зале, составить петицию о своих нуждах и подать ее через директора в Министерство просвещения.

*     *     *

 

На другой день после демонстрации, как было накануне постановлено на ученическом совете, гимназисты, придя утром в гимназию, потребовали от директора в свое распоряжение гимнастический зал для сходки и составления петиции. Директор безоговорочно это сделал, да и сам он, как оказалось, был либерал-«кадет». Ученики выбрали председателем для ведения сходки гимназиста Федорова, или как его звали «Федрон», из восьмого класса. Было много выступлений, гимназическое начальство отсутствовало, но порядок был образцовый, чувствовалось, что народ уже бывалый. После четырехчасового собрания была составлена петиция приблизительно такого содержания:

«Мы, ученики 4, 5, 6, 7, 8 классов Елатомской мужской гимназии, выражая солидарность с теми требованиями, которые предъявили ученики других гимназий, со своей стороны настаиваем на следующем.

1. Сознавая, что гимназисты 6, 7, 8 классов – люди взрослые, требуем отмены внеклассного надзора, а к ученикам 4 и 5 классов более вежливого обращения помощников классных наставников.

2. Предоставления свободы выбора квартир приезжим ученикам независимо от того, одобрена она или нет гимназическим начальством.

3. Религия – дело частное, поэтому требуем отмены обязательного посещения гимназической церкви, так как молитва из-под палки не есть молитва в истинном смысле этого слова, а желающий молиться, может посещать свою приходскую церковь.

4. Разрешить гимназистам читать все книги, допущенные общественной цензурой, независимо от того, есть она в гимназической библиотеке или нет, и не преследовать за это.

5. Допускать гимназистов на педсовет для защиты себя в том случае, когда о нем решается вопрос на педсовете.

6. Представлять помещение для собрания гимназистов в неурочное время для обсуждения назревших вопросов из гимназической жизни.

7. Допускать образование ученического комитета для учащихся старших – 5, 6, 7 и 8 классов с двумя выборными от каждого класса в целях поднятия дисциплины и, в зависимости от постановления учкома, применять административные взыскания к провинившемуся ученику.

8. Допускать посещение спектаклей и вечеров для учащихся 5, 6, 7 и 8 классов наравне с остальными гражданами.

9. Допустить в зимнее время ношение шапки, ибо не только фуражка должна являться обязательным головным убором, как летом, так и зимой.

10. За данную петицию не должны нести ответственности отдельные ученики.

11. Ученики 5, 6, 7 и 8 классов с 22 / X – 1905 года до 7 / I – 1906 года прекращают занятия в целях скорейшего разрешения данных требований».

Приготовительный, 1, 2, 3 и 4 классы не прекращали занятия недели две, а потом по распоряжению Министерства их отпустили до конца рождественских каникул. К началу занятий часть требований была удовлетворена.

1. Разрешили зимой носить шапки тем, кто имел соответствующую справку о состоянии здоровья от врача.

2. Предоставляли помещение для собраний в присутствии классного наставника и только для обсуждения инцидентов, происшедших в этом классе.

3. Допускался на педсовет для защиты себя тот ученик, которому грозило исключение из гимназии.

4. Разрешили посещать спектакли и вечера ученикам 6, 7 и 8 классов только по особому разрешению в соответствии с заявкой (давали вроде увольнительной и только тем, кто хорошо учился и не имел плохих отметок).

5. В библиотеку гимназии добавили книги Чехова и рассказы Горького.

6. Посещение церкви при гимназии стало необязательным. Только брали на заметку тех, кто редко ходит, и сбавляли им отметку по закону Божьему.

7. Квартиры нанимать разрешили у кого угодно, лишь бы в семействе, не опороченном в обществе неблагопристойным поведением.

Гимназисты съехались с каникул, собрались на общее собрание по разрешению директора в гимнастическом зале и, зная, что в других гимназиях и этого не удовлетворили, приступили к занятиям.

Елатомские гимназисты-старшеклассники.

(Фото из частного архива)

Кликните по изображению для просмотра в лучшем качестве.

*     *     *

 

Из брошюры «1905. Хроника революционных событий Тамбовской губ.»
(г. Тамбов 1925 г.)

Продолжение

Вернуться на главную страничку